Ант Скаландис - Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Надо, — сказал Роберт. И добавил шутливо: — Надо, Федя, надо.

Но очень скоро стало не до шуток. Федя, то есть Сергей разбил противнику лицо тремя точными ударами, и поединок был прекращен Ритой за явньм преимуществом перворазрядника по боксу. Роберт был в глубоком нокдауне, весовая категория не помогла. Но удивительнее всего оказался финал этой истории: Рита ушла с Робертом, буквально плача от жалости к нему, а Сергей остался один. Он стоял у окна в темном классе своей родной школы, вытирал носовым платком окровавленные кулаки и думал о том, что никогда больше не будет заниматься боксом.

Никогда и нигде в животном мире самка не уходит с побежденным самцом. Только у людей. Люди вообще очень неправильные животные. Но раз уж ты человек, ты должен решать свои проблемы по-людски. Сила, приятель, это еще далеко не все.

В ту ночь он напился. Мать расстроилась, конечно, но не слишком удивилась: такое с ее сыном случалось уже в третий раз. Зато бокс, на радость маме, он действительно бросил. Это было очень характерно для него — увлечься чем-то, быстро уйти с головой в новое дело, достичь немалых результатов, а потом так же внезапно утратить всякий интерес к тому, что стало уже почти профессией. А о профессии пора было думать всерьез.

Тут-то и нарисовался у них в доме как бы возникший из небытия дядя Семен, брат отца, геолог, бродяга и романтик по натуре, типичный физик-лирик, шестидесят ник диссидентского толка. Сергей видел его последний раз, когда был еще совсем мальчишкой, и теперь ДЯДЯ Семен просто очаровал юношу. Решение созрело внезапно, но бесповоротно — поступать в геологоразведочный.

Однако Малин не был бы Малиным, если бы уже через полгода не выкинул следующий фортель.

Один из преподавателей физвоспитания в институте Виктор Гаврилович Карасев оказался опытным тренером по легкой атлетике. В прошлом десятиборец, он был настоящим спортсменом-фанатиком и агитировал всех ходить не на общие занятия, а в его секцию. При первом же знакомстве Малин без ложной скромности поведал ему, что вообще-то имеет второй взрослый разряд по легкой атлетике. Действительно, однажды на школьных соревнованиях он прыгнул в высоту на метр семьдесят пять примитивным перекидным способом (про флоп тогда еще мало кто знал) и сам даже не слишком удивился, установив новый рекорд школы: Сергей привык, что у него многое получалось легко и сразу, а учитель физкультуры на последнем звонке неожиданно поздравил его и вручил значок и удостоверение второразрядника. Было это, в общем, приятно, но тогда он еще чувствовал себя боксером и быстро забыл о легкоатлетическом успехе. Вспомнил теперь, Гаврилыч сразу потребовал продемонстрировать прыжок. Сергей с огромным запасом перелетел планку на высоте метр шестьдесят, и Гаврилыч чуть не прослезился, оценив увиденное безошибочным взглядом профессионала.

— И этот прирожденный прыгун два года своей жизни потратил на какой-то гнусный мордобой! — воскликнул он.

Освоив флоп, за неполный месяц Малин довел личный рекорд до метра девяноста (это был уже первый разряд по тем временам), а через год выполнил норму мастера и был заявлен на чемпионат Союза. Внезапная нелепая травма, за которой последовало воспаление надкостницы на голени толчковой ноги, помешала его участию в крупном турнире. Сергей увидел в этом некий знак. Подступал момент неизбежного расставания с очередным хобби. Да, он страстно любил спорт, он был настоящим спортсменом. Ушел, но, кроме того, хотел учиться, и путешествовать, и как можно больше читать, и не только на русском языке, переводить стихи, и сочинять песни, и петь их под гитару. Развлекаться с девчонками, и гулять на пьяных вечеринках… Все это не слишком хорошо уживалось с жестким режимом профессионального спортсмена.

Малин начал пропускать тренировки. Рост его результатов прекратился, остановившись на однажды показанном во время тренировки и теперь уже недосягаемом уровне — два пятнадцать. Сергей перестал отдавать спорту всего себя — опять же на радость маме, но дядя Семен уже начал понимать, что никакого геолога, а тем более ученого из его племянника не получится. Надо отдать должное дяде, он не считал свою профессию лучшей на свете, да и вообще во главу угла ставил другое — простую человеческую порядочность, честность, доброту и ум. Вот эти качества он в первую очередь и пытался привить талантливому мальчишке, рано потерявшему отца и с нетерпением хватающемуся за все подряд. Бывало, они до глубокой ночи просиживали на кухне за чаем и говорили, говорили, говорили уже вдвоем, без Катюхи, ушедшей спать, без мамы, уставшей от их бесконечных философских споров о литературе и политике.

Благодаря дяде Семену Сергей уже в те годы многое понял о стране, в которой ему довелось родиться. Ну, о сталинских-то репрессиях он знал от родителей и к революции поэтому относился сложно. Романтики в ней пока еще виделось много, но кое-что уже настораживало: жестокость красного террора, разрушение памятников, притеснение религии, запрещение определенной литературы. Запрещенная литература — это было особенно актуально. С нее-то и начался следующий этап его прозрения.

Дядя Семен приносил в дом самиздат. Именно в семьдесят пятом Сергей впервые узнал, что это такое — самодельно переплетенные тончайшие листы с подслеповатым машинописным шрифтом или тогда еще экзотические ксероксы на непривычно плотной бумаге. Переснятые или перепечатанные многократно, читались они зачастую с трудом, но какое это было наслаждение! Ни с чем не сравнимое, потому что через серые и блеклые страницы проступали абсолютно новые незнакомые миры — миры Солженицына, и Зиновьева, миры Платонова и Набокова, мир Авторханова — мир безжалостно правдивой нашей истории и завораживающий, ошеломительный мир поэзии Бродского. Но настоящим потрясением стал для Малина Оруэлл — «Ферма животных» и «1984», особенно «1984». Это было уже в семьдесят девятом, за пять лет до обозначенного писателем года, и, может быть, великий роман просто стал последней каплей для уже заполненной до краев чаши возмущения и гнева, а может, сказалось совпадение отдельных мыслей самого Сергея с мыслями Оруэлла, но так или иначе, именно теперь, когда он прочитал о «двоемыслии», его собственное «двоемыслие» закончилось раз и навсегда. Очень разные миры очень разных авторов сложились вдруг в единый уродливый, неправдоподобно страшный, но удивительно реальный мир, и это был тот самый мир, в котором ему довелось жить. Словно в детской мозаике, нашлось последнее недостающее звено, картинка сделалась цельной, и иллюзий не осталось. Совсем. Теперь он знал о чудовищной советской системе примерно столько же, сколько все остальные будут знать лишь через двенадцать лет, когда по Москве прогрохочут танки и развалится «империя зла» — Советский Союз.

Конечно, он был не один такой знающий. Но людей, понимающих ситуацию в равной с ним мере, было крайне мало. По молодости лет он впал тогда в некую эйфорию, почувствовал себя посвященным в страшную тайну, причастным к элитарному глубоко законспирированному обществу. Потом пришло понимание: людей, посвященных полностью, не только крайне мало, но они еще и крайне разобщены. Собственно, объединение этих людей было в принципе невозможно. Как объединить высшее партруководство, высшую сволочь, безусловно, знающих и понимающих все, но и готовых на все (абсолютно на все!) ради собственного благополучия, и писателей-диссидентов, творящих в стол в ожидании новых времен или выдворенных за границу? Как объединить бегущих из КГБ на Запад лучших офицеров и бегущих в Израиль евреев — учители, врачей, ученых — лучших в стране специалистов? Как объединить тех восьмерых, что вышли после кровавой Праги на Красную площадь с лозунгом «За вашу и нашу свободу», и таких, как он, Сергей Малин, просто начитавшихся Оруэлла «под одеялом». Впрочем, попытки к раз такого объединения были. Ходили слухи о то и дело образующихся подпольных движениях и партиях. Но если за чтение самиздата сажали редко, а за распространение немного чаще, то за создание нелегальных организаций сажали обязательно, всех и очень быстро. К тому же Сергей теперь знал, куда сажали. И путь в спецпсихушку казался ему принципиально тупиковым.

Конечно, идти против танка с шашкой наголо, как Лера Новодворская, — это очень красиво, но только до того момента, пока кишки не начали наматываться на траки. Трудно увидать что-то красивое в грязно-кровавом месиве, где мозги уже не отличить от дерьма. Так что проклятый Ильич оказался беспощадно прав, когда просто и четко сформулировал в горячо любимой всеми со школьных лет работе «Партийная организация и партийная литература»: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Действительно нельзя. Более того, надо жить по его законам, даже если хочешь бороться с ним и победить. Не даже, а именно, именно если хочешь бороться и победить.